Купель дьявола - Страница 83

Дыхание Херри-боя стало прерывистым, губы раздвинулись, и за ними открылась гряда белых, влажно поблескивающих зубов. От его волос пахло всеми старинными рукописями сразу, — полусгоревшим сафьяновым жизнеописанием Лукаса Устрицы, никогда не виденными мной записками Хендрика Артенсена, хранилищами Роттердамского и Утрехтского университетов. И даже факультетом естественных наук, где так и не доучился Ламберт-Херри Якобе.

Сейчас он меня поцелует.

Сейчас.

Я закрыла глаза. И ничего не произошло.

— Дайте мне ключ, Катрин, — снова сказал он.

И магия его волос, магия светлых глаз за стеклами очков тотчас же разрушилась. В очередной раз я почувствовала себя жестоко обманутой. Что за непруха в самом деле, что за дрянное лето и огрызок осени, в которых я не представляю для мужиков самостоятельной ценности. И Леха Титов, и даже жалкий Херри-бой воспринимают меня как средство, как багет для картины Лукаса, как декоративную деталь! Ни с чем подобным я еще не сталкивалась. Даже насквозь лживый Быкадоров был со мной не в пример искреннее…

— Дайте мне ключ… Исполните предназначение, Катрин!..

Опять началось.

— Какое предназначение, Херри?

— Вы знаете.

— С какой стати я должна что-то найти? Я даже не знаю, где искать. И самое главное — что… Пальцы Херри разжались.

— Я смотрю на эти фотографии с утра до вечера. Я потерял чувство реальности. Я уже почти не воспринимаю их. А вы — вы видите это впервые. Вам должно повезти. Новичкам везет даже на бегах…

Но я уже не слушала Херри-боя. Этот остров в Северном море — он странно действовал на меня. Все здесь было наполнено тайными и явными смыслами, дурацкими на первый взгляд совпадениями, которые вовсе не казались такими уж дурацкими. Вот и сейчас — за совсем короткое время Херри-бой выел мне плешь мифическим ключом…

…и я, обозленная и обалдевшая, вдруг увидела нечто. Нечто, что так подходило к ключу.

Замок.

Сначала я даже не придала этому значения и лишь несколькими минутами позже сообразила, что возможное решение может быть совсем рядом. Недаром же я так уцепилась за сцену экзекуции римского папы скорпионами.

Неожиданно мелькнувшая в самой подкорке мысль заставила меня вглядеться в нее пристальнее: рот старика в тиаре, измученного демонами, был широко открыт и подозрительно смахивал на замочную скважину: в самом примитивном ее воплощении. Кроваво-красные губы придавали ей налет изысканности и уводили от основного смысла. И все же, все же…

Оторвав взгляд от старика, я сосредоточилась на полулюдях-полускорпионах: уж очень активно их хвосты задевали лицо тиароносца.

Порнография ближнего боя, сказал бы Быкадоров. Именно этой, почти непристойной сцене выражение подходило больше всего. Я примеряла его исключительно к любовным играм, но только теперь поняла его истинный смысл.

Скорпионьи хвосты сплетались в каком-то причудливом танце, они ритмично чередовались друг с другом, они были так осмысленны…

— У вас есть бумага, Херри? — глупо спросила я.

— Конечно, — он насторожился.

— Дайте, пожалуйста…

— Вы что-то увидели? — Херри-бой с сумасшедшей надеждой посмотрел на меня.

— Еще не знаю. Дайте бумагу и ручку.

Херри метнулся к столу, стопки статей и каких-то документов полетели в разные стороны. Он вернулся через секунду и с готовностью протянул мне канцелярские принадлежности. Я улеглась прямо на фотографии и принялась переносить танец скорпионьих хвостов на глянцевую бумагу. Получилось очень похоже, недаром же я когда-то окончила художественную школу. Но, как оказалось, не обладала и миллионной долей таланта Устрицы.

Старательная копия сразу же потеряла смысл: всего лишь натуралистически изображенные членистоногие класса паукообразных.

— Ну? — выдохнул Херри-бой, пристально следя за моими манипуляциями.

— Ваш чертов художник, он действительно гений, — сквозь зубы процедила я. Херри-бой самодовольно улыбнулся.

Мои собственные скорпионьи хвосты выглядели отталкивающе, в них не было очарования расплаты за порок, и я решила избавиться от особенно вопиющих натуралистических деталей. Подавив в себе страсть к художественной копии, я взяла новый лист бумаги. Он совсем не хотел, чтобы его повторяли, Лукас Устрица, он разогнал всех своих учеников. Но он не знал, что уже после него будет барокко, рококо и классицизм. Он понятия не имел о модернизме и постмодернизме…

Поэтому — никаких излишеств и никакой отсебятины.

Я схематично нарисовала все те же скорпионьи хвосты — теперь это были совершенно простые линии: несколько штрихов, которые неожиданно сложились в некое подобие вензеля. Я упростила схему еще раз, отбросив, как мне показалось, ненужные движения. Вверх-вниз, вперед-назад, вправо-влево. И кружок посередине — вместо изогнувшегося дугой и готового ужалить хвоста.

Нет, это были не буквы — это было их слабое подобие. Я выбрала наиболее характерные, наиболее похожие на буквы штрихи. После нескольких неудачных комбинаций они сложились в совершенно бессмысленное слово.

TOLLE.

Я скомкала листок и отбросила его в сторону. Энтузиазм покинул меня, а наивные усилия найти то, чего нет, казались теперь смешными.

— Ну что, Катрин? — осторожно спросил Херри-бой.

— Ничего. Мне показалось… Но я ошиблась, Херри. Поддалась массовому психозу. Вы сами виноваты.

Херри-бой взял смятый листок, аккуратно расправил его и принялся рассматривать. Слишком долго он в него пялился — так показалось мне, — слишком долго, чтобы не решить загадку.

— Вы… — голос его прервался, и он посмотрел на меня. — Вы сделали это, Катрин. Вы разгадали то, над чем я бился все последнее время.