Купель дьявола - Страница 23

— У вас уникальная коллекция, — совершенно искренне сказала я.

— Дядя собирал. Он был одержимым человеком.

— А вы?

— Знаете, я вряд ли смогу достойно продолжить его дело. Барокко всегда казалось мне слишком помпезным стилем. Готика — вот что меня привлекает.

А он милашка, этот Иосиф Семенович! И дремучий аскет — только аскетам могут нравиться вытянутые ступни готики.

— Куда вы уезжаете?

— Я уже говорил следователю… В Эссен, на постоянное место жительства. Мне предлагают хорошую работу.

Милашка и дурак. Имея такой Сезам на дому, такие копи царя Соломона, можно не работать до конца дней своих. Положительно, Иосиф Семенович был выбракованной овцой в прагматичном еврейском стаде.

— Пейте, прошу вас. Заварен по старинным тибетским рецептам.

Я отхлебнула из чашки и даже не поморщилась.

— Божественный вкус. Такой же божественный, как и ваша коллекция. Надеюсь, скоро она будет восстановлена полностью.

— Это было бы замечательно.

— С вашего позволения, Иосиф Семенович… Нас интересует одна картина. К сожалению, она не описана. Я имею в виду “Рыжую в мантии”…

Гольтман поперхнулся чаем и покраснел так, как будто я сказала что-то непристойное. Нет, я была не совсем точна в определении: в глазах Иосифа Семеновича промелькнул легкий ужас.

— Почему… почему вы спрашиваете о ней?

— Потому что она была украдена.

— Но ведь… я не указал ее….

— Что значит — не указали? — удивилась я.

— В списке похищенного ее не было.

Ты трижды дура, Кэт! Но кто мог предположить, что у Гольтмана странные отношения с доской. Такие странные, что он даже не хочет афишировать ее похищение. В любом случае картина принадлежит ему. Ему и его покойному дяде. Интересно, кто поставил вопрос против названия картины? И почему нет ее описания?

— Как вы узнали, что она украдена? — не отставал от меня Иосиф Семенович.

— Компетентные органы ведут сейчас оперативную разработку одного нерного антиквара. Есть сведения, что некоторые вещи из украденной коллекции могут быть у него.

— Не поймите меня превратно… Но я вообще не связывал эту картину с ограблением. Час от часу не легче!

— Почему?

— Она хранилась совсем в другом месте. Не там, где все остальные похищенные ценности. Я не мог предположить, — Гольтман вдруг прикусил язык. — Ее нашли?

— Пока нет, но…

— Слава богу! — невыразительное лицо Гольтмана пошло пятнами.

— Я не понимаю вас…

— Я надеюсь, что эта картина никогда не будет найдена, — Иосиф Семенович близко придвинулся ко мне, и я явственно почувствовала запах магнезии, исходящий от его волос. Магнезии и валерьянки. Рука с чашкой повисла как плеть, и несколько капель чая пролилось на мой костюм.

Гольтман не заметил этого.

— Мы постараемся вернуть ее вам. И в самом ближайшем времени, — я осторожно отвела от себя руку с чашкой.

— Вы не знаете. Почему вы ей заинтересовались? Именно ей?

— Я уже говорила вам. Эта картина…

— …эта картина убила дядю, — выдохнул Иосиф Семенович.

Ничего себе поворотец! Чтобы собраться с мыслями и выбрать верный тон, я качнула голову болванчика. Влево-вправо, влево-вправо, узкие глазки, узкий ротик — все ли ты делаешь верно, Катька, Катенька, Кэт, Катерина Мстиславовна? И не будешь ли ты гореть в аду за свое вранье?..

— О чем вы говорите, Иосиф Семенович? Вы же трезвый человек…

— Хорошо. Я объясню… Я не стал рассказывать следователю, потому что меня сочли бы за сумасшедшего. Я думал, что избавился от нее навсегда.

— Надеюсь, мы сумеем вернуть ее.

— Нет. Никто не требует от вас такого рвения, — Гольтман попытался взять себя в руки. — Я бы предпочел никогда не то что не видеть, но и не слышать о ней.

— Даже если ее рыночная цена составит несколько сот тысяч долларов?

— Сколько бы ни стоила. Это проклятая картина. Она была у дяди всего лишь месяц. И она его убила.

— Насколько я знаю, он умер от инфаркта.

— Какая разница, от чего он умер… Мы не были особенно близки с ним. Дядя Аркаша был вообще замкнутым человеком. Его семьей были его картины, он был одержим ими. Но особая привязанность… Нет, он не был привязан ни к чему, он продавал и покупал, загорался и охладевал. Он никогда не был женат — его картины были его гаремом. Иногда он от них избавлялся, как избавляются от надоевших наложниц. И тотчас же покупал новые. Он был чрезвычайно влюбчивым человеком.

— Очень странный вид влюбленности, вы не находите?

— Он вообще был своеобразным человеком. В прошлом году его пригласили на Рождество — в маленькую деревеньку под Кингисеппом, кажется, она называется Лялицы. Там живет его старый друг по Корабелке, какой-то отошедший от дел публицист. Мизантроп, каких мало, ненавидит людей, потому-то и уехал из Питера много лет назад. Оттуда дядя Аркаша и привез картину.

— Из деревни Лялицы?

Интересно, как Лукаса Устрицу могло занести в богом забытые Лялицы?..

— Да. Это забавная история. Дядя Аркаша рассказал, что эту картину, — лицо младшего Гольтмана исказила гримаса гадливости, — эту картину привез после Второй мировой войны отец его друга. Он был военным комендантом небольшого немецкого городка и вроде бы там, в каком-то замке, и разжился этой картиной. Замок принадлежал то ли Герингу, то ли Лею, то ли кому-то из военной немецкой аристократии. Тогда это было принято, трофеи… Пара ружей с инкрустацией, несколько кукол для дочери, посуда, швейная машинка, гобелен и эта картина.

— Занятно, — я подумала о том, что спонтанная версия Лаврухи о старушке из Опочки имеет все шансы на существование.